Слетала с высоты и тянулась по земле нежная мелодия, и она была тоньше ветра. Затихали в округе звуки, привычные миру полуденному, угасали и таяли в дымке вечернего облака голоса. Распростертые, как в тумане, в отзвуке минувшего дня, они тающей вереницей тянулись к закату…
… Август степенно и верно подходил к исходу.
Эпиграф осени в душе моей усталой,
как тонкий росчерк ломкого пера…
Волшебных сот в душе осталось мало.
Она сыта, богата, но нема.
Так неспроста: век летний, предзакатный
Тянулся вдаль, усталостью томя…
И полнокровный август, месяц знатный,
Румянец свой разлил до сентября.*
Читаю у Тютчева:
Есть в светлости осенних вечеров
Умильная, таинственная прелесть…
И тут же, в этом же стихотворении:
Ущерб, изнеможенье – и на всем
Та кроткая улыбка увяданья,
Что в существе разумном мы зовем
Божественной стыдливостью страданья.
Федор Иванович всегда на первый взгляд кажется поэтом весны, и его лирика при первом, добром, ясном, но поверхностном знакомстве оставляет за собой скромный, мягкий шифон весеннего настроения. Это весеннее прочтение поэта - вещь обычная, вещь привычная, вещь не случайная: любая зрелая поэтическая стихия призвана творить свою изначальную иллюзию, истинный и в то же время подспудный код которой раскрывается позднее. Да, вот эта незабвенная, тихая «стыдливость страданья», отчаянная потребность скрыть свою грусть, грусть осеннюю, равно и прощальную по сущности, просвечивает в философской лирике этого поэта, поэта первой весенней грозы, весенней безмятежности, ясной, осознанной влюбленности, до ниточек
__________________________________________________________________________________________
* стихотворение «Эпиграф осени», автор – Наталья Павлова
тончайших чувств пронизывающей и самого автора, и его верного читателя. Тютчев-поэт и в любовных чувствах оставляет место голосу души, а душа всегда поет о высоком:
Любовь – есть сон, а сон – одно мгновенье,
И рано ль, поздно ль пробужденье,
А должен наконец проснуться человек...
Любовь для души – это всегда мольба о вечном. Любовь к женщине, любовь к природе, любовь к родине, малой или большой, в сущности своей - лишь отголосок первого звука, а звук этот ниспослан свыше, свыше подсказан. Звучит поэзия, творит истинный поэт, и мы слышим мелодию души, трепетную или яркую, призывающую или скорбящую, ясную, как свет, или томящую, недосказанную, но всегда - настоящую. Неподдельная сущность внутреннего душевного порыва - это то, что рождает поэта. Иного не дано.
Яркий пример душевного призыва в поэзии - стихотворение Тютчева «Наш век». Статное и однозначное, оно не оставляет места разноголосице прочтений. Но, на самом деле, при кажущейся простоте оно достаточно сложное. Обращение вполне конкретное, временное звучит призывом даже не к конкретному веку, а призывом - на века. Эта отчаянная человеческая тоска в любом проявлении, - и тоска бытовая, и мировоззренческая, и самая даже любовная, есть ни что иное, как нереализованная широта души, её не пролившееся миро мудрости и восторга перед величием Творца. Плоть томится весь краткий век человеческого естества, и подчас наша земная стихия в выражении тела и его потребностей нарушает отведенные ей границы. Чаще всего это происходит от приобретенного ига неверия. Жажда веры рождается с человеком, а отчаяние неверия – это томящий путь поиска веры, та самая «скорбь пред замкнутою дверью»:
«Впусти меня! – Я верю, боже мой!
Приди на помощь моему неверью!..»
Это стихотворение еще поразительно своей нехарактерностью для тютчевской философской лирики, центральной чертой которой является та самая «божественная стыдливость страданья», так легко и ясно названная осенней «улыбкой увяданья» в выше уже процитированном мною стихотворении «Осенний вечер». Тютчев стыдлив до философских манифестов, сама его поэтическая природа чужда ортодоксальности, не легка на обременения и постулаты. Но здесь оформленность выводов, их неопровержимая правда граничит с горечью прозрения самого поэта и в то же время дает право читателю верить автору без кавычек чужого мнения или лирики задушевного разговора, а просто так – без права на выбор.
Предчувствие прощания – самое тонкое чувство, выраженное в поэзии Тютчева. Оно почти неуловимо, но если соприкоснешься с ним хоть один раз, неизменно найдешь между многих строк. Одно из его лучших любовных стихотворений – «Последняя любовь». Узнаваемое, цитируемое, оно светло и несколько прозаично, однако нить ощущений тютчевской предосенней, теплой поэтической природы выражает вполне. Само стихотворение, к слову, даже не предосеннее, а полноценно осеннее в личной биографии поэта, - это любовная лирика позднего Тютчева:
О, как на склоне наших лет
Нежней мы любим, суеверней…
Сияй, сияй, прощальный свет
Любви последней, зари вечерней!
И совсем не от того, что речь идет о поздней любви, поздней в смысле возраста, чувствуем мы в этом стихотворении мотив прощания. Это лишь вуаль мысли, под нею словами о реальной, непосредственной поздней любви говорится нам об ином: о том, что любовь без прощания – скудна, небосклон без красок вечерней зари – беден и строг, а блаженство и безнадежность, когда они повязаны одной нитью, пробуждают в человеческом сердце тонкий, волшебный мотив истинной нежности.
И был тот день томительным итогом.
Потоком слов прощальных ожила
В тоске любви, оттаявшей и строгой,
Осенних строк пронзительная мгла…
О, тайна нежности, как миро из сосуда
души, что плодосна, как пчела!
К исходу лета снова позабудет
Душа твоя, что было с ней вчера…*
Да, все мимолетно: весенняя радостная прелюдия, летний пряный восторг красоты и счастья и даже эта самая щемящая сладость прощания, посещающая сердце в предосеннюю полнокровную пору, все, от первого восторга до последнего тихого вздоха, так невесомо и в тоже время так сопричастно поэзии. В её сокровенной сущности Тютчев так неизменно, что даже несколько строго, выказывает самую благородную отзывчивость:
О, как убийственно мы любим,
Как в буйной слепоте страстей
__________________________________________________________________________________________
* стихотворение «Эпиграф осени», автор – Наталья Павлова
Мы то всего вернее губим,
Что сердцу нашему милей!
Уходи хоть за тридевять земель за томящим призраком весеннего благоденствия, за тающим облаком хмелеющих ранних чувств, все равно, любви или иного земного упоения, в итоге неизменно придешь сюда: к исходу и осознанию, к прозрению пути и нити, связующей жизнь простую с миром пространным и принимающим, но утомившимся в пряности летнего, жизненного зноя…
И что ж теперь? И где все это?
И долговечен ли был сон?
Увы, как северное лето,
Был мимолетным гостем он!
Все прелести земного очарования, - как оковы, но держат лишь до поры. И все, что так предано земным радостям в человеческом сердце, рано или поздно угасает и тает, как мимолетный восторг, и под спудом неизменных разочарований теряет теплоту живого дыхания. И вот тогда, вторя тютчевским строкам, каждый понимает, как «на земле ей дико стало», когда «очарование ушло», когда «толпа, нахлынув, в грязь втоптала то, что в душе её цвело». Предельно ясно, что цветение души здесь – это пора надежд, время открытости миру и легкомыслия, но, стоит оговориться, легкомыслия самых светлых чувств.
Сокровенная прелесть тютчевской лирики разливается тонким сплетением ароматов весенних и осенних нот, явно не выведенных, не раскрытых. В своих видимых лирических мотивах, он, конечно, остается поэтом весны, в мотивах же вечных, просвечивающих где-то по линии разреза душевных откровений, – верным и смиренным путником, наблюдающим смену цветущего лета на раннюю осень. Словно эпиграф осени, живут его тоскующие чувства на перекрестке линий тех путей, что ведут к осознанию высшего смысла земных чувств и желаний. В своем желании облагородить жизнь, плоть от плоти земную, кровь от крови греховную, дыханием благодати, поэт приходит к пониманию, что найти истинное и желанное на этой земле возможно лишь, перейдя за черту духовного обморока. Именно об этом смиренно и тихо скажет он в стихотворении «Не знаю я, коснется ль благодать…». А в стихотворении «Первый лист» мы различаем яркий мотив желания жизни и её радостей. Но эта томящая искренность в чувствах, в желании упиваться жизнью приемлема поэту лишь в том её проявлении, когда это ведет в итоге к успокоению. А иное в жизни, как сон, – оно либо мимолетно, либо фатально (вспоминаем стихотворение «Близнецы»). Об упоении избытком жизни напрямую упомянуто у Тютчева в стихотворении «Сияет солнце, воды блещут». Кажется, мы ясно различаем то, чему сопричастна душа поэта! Но и здесь с небольшой оговоркой: как легко можно заступить за черту пресыщения, когда «радостно деревья трепещут, купаясь в небе голубом» (читаем между строк, видя поэта почти насквозь, – не слишком ли радостно для земного края?). И конечно, для Тютчева в любом «избытке упоенья» не хватает верных нот, проникающих куда-то далее, чем взор. Сердце ищет глубины более, чем прелести:
Но и в избытке упоенья
Нет упоения сильней
Одной улыбки умиленья
Измученной души твоей…
Взору часто бывает отраднее день, душе же – милее ночь. И снова, как черным по белому, в стихотворении «В толпе людей, в нескромном шуме дня» очаровывая и посвящая в себя, поэт одаривает серебром своего откровения почти не заметно, ненавязчиво. Это даже не философия, это порыв открытия сокровенного в себе:
Смотри, как днем туманисто-бело,
Чуть брезжит в небе месяц светозарный,
Наступит ночь – и в чистое стекло
Вольет елей душистый и янтарный.
Да, мы видим, мы чувствуем, мы почти осязаем это стекло, как стекло души, мы обречены понимать это именно так. Нежный мотив стихотворения настроил наше восприятие созвучно струнам души автора. И Тютчев опять не ошибся: елей янтарный, елей успокоения, осознания и мысли – это пища не только для поэта, но и для читателя.
Эти два состояния, весны и осени, дня и ночи, соседствуют в поэтическом мире Тютчева, и кажется, он один в нем полноправный хозяин. Его душа «хотела б быть звездой», но быть ею непременно днем, чтобы сокрыться от мира. Так и его нежное опьянение весной и любовью тянет свои нити далее: одна касается осенней грусти, вторая – растекается мирным елеем расставания и прощания. С одной стороны, автор своей поэтической магией низводит ночь, а день, как любовь и радость, возвышает. Но день, равно как и воспетый им не раз восторг упоения красотою жизни и природы, дорог по большому счету лишь как состояние, в котором блаженство, тихое и манящее, соприкасается с извечной тоской по иной, ещё не раскрытой красоте. И поэтому именно ночь, как и осенняя тоска, – владычнее и сильнее. Неспроста слышим мы в стихотворении «Как океан объемлет шар земной» иное: ночь - это и тайна и стихия, ночь - это не эфирный мир, а мир реальный, ощутимый, не восторженный, но зримый, объятый смыслами и заклейменный почти трагической ролью:
Как океан объемлет шар земной,
Земная жизнь кругом объята снами;
Настанет ночь - и звучными волнами
Стихия бьет о берег свой.
Поэзия всегда любит жизнь. Природа, это явное отражение жизни изначальной, поистине полна и прекрасна. В лоне своего весеннего упокоения поэт Тютчев призывно дает нам урок приятия жизни простой и ясной, как дыхание весеннего ветра. В его поэзии сквозит призыв к жизни, созвучный этим прекрасным строкам: «О, не кладите меня в землю сырую – скройте, заройте меня в траву густую». Но и здесь вырисовывается эта неподчеркнутая тоска: даже в блаженстве, в порыве жизни, такой любимой и такой желанной, проступает порыв души сокрыться, укрыться, быть невидимой, неявной. А все оттого (читаем уже иное): «Нет, моего к тебе пристрастья не в силах скрыть я, земля». Эта сырая мать-земля оттого так добра и желанна, что сырость её бытового и душевного ненастья всегда покрывается сполна негой иных минут… Тютчеву, человеку и поэту, ближе судьба и доля бедного странника, очарованного, полуразоренного, но познавшего на этой земле всю полноту и радость. Когда открывается Бог, его высокая, несказанная и вечная мудрость, человек обретает покой…
Ему отверста вся земля,
Он видит все и славит Бога!
Поэтический взор всегда полон, он все замечает, он всему сопричастен. Упоение ли милыми картинами или сокрытый щемящий отзвук грусти, - все едино. И для него пора тоски по уходящему становится чем-то большим, чем ломкая данность времени.
Пустеет воздух, птиц не слышно боле,
Но далеко ещё до первых зимних бурь -
И льется чистая и теплая лазурь
На отдыхающее поле…
Вот она, та самая предзакатная, мягкая, полнокровная предосенняя пора, неизменно вступающая в свои законные права и в душе, и в природе. Вот она, - мелодия тончайших откровений, пробивающая кокон забвения тогда, когда кажется, все отступило: и звенящая радость весенних нот, и воинственная тирада летних восторженных порывов, умягченная к этому сроку до бесчувственности…
Душа полнится и твердеет. Укрытая нежной пелериной сопричастности природе и всему, что неизменно приходит, как данность, как то, что не может быть выбранным, а лишь - уготованным.
О, тайна нежности, как миро из сосуда
Души, что плодосна, как пчела!
К исходу лета снова позабудет
Душа твоя, что было с ней вчера…
Но в ней одной: отблески заката,
И сущий мир полуденных забот,
И соль урока, давнего как дата
Уж пожелтевших календарных нот.
__________________________________________________________________________________________
* стихотворение «Эпиграф осени», автор – Наталья Павлова
|
